Как врачи в блокадном Ленинграде проводили научные исследования, несмотря на голод и истощение, и как главное новогоднее дерево стало лекарством от цинги? Как «санитарный террор» профессора Федора Машанского спас город от вшей и тифа и как принимали роды и выхаживали младенцев? Смотрите в программе «Секретные материалы».
«Сколько может выдержать человек? Гораздо больше, чем ему кажется. Человек может много, может все и еще столько же», – писал Даниил Гранин.
«Смертное время» – так называли ленинградцы зиму 1941 и 1942 годов. Истощение, холод, морозы до -35. Застывшие на рельсах трамваи стали символом того, что жизнь будто остановилась. Но на самом деле, город жил. Его сердце билось слабо, но оно билось. Жизнь в большом организме по имени «Ленинград» изо всех сил поддерживали медики. В неотапливаемых зданиях больниц и госпиталей стены покрывал иней. Врачи надевали белые халаты поверх шуб и ватников, а истории болезни писали карандашами при свете коптилок. Электричества не было. А чернила просто застывали в чернильницах. В поликлиниках пациентам лечение назначали редко – медикаментов не хватало. Как правило, просто выдавали больничный лист.
«Это же советская система медицины, к врачу ведь обращаются не только для того, чтобы получить лечение, но и для того, чтобы получить больничный лист, который является, так скажем, доказательством того, что твой пропуск работы является пропуском по уважительной причине. И врачи ходили по домам, к врачам приходили в том числе и для того, чтобы открыть и продлить свой больничный лист, для того, чтобы человек, который действительно очень слаб, мог предоставить на своей работе данные, и его бы не лишили карточки в том числе», – рассказывает старший научный сотрудник Военно-медицинского музея Анна Волькович.
Уже через пару месяцев блокады в Ленинграде исчезли популярные в мирной жизни диагнозы: аппендицит, язва желудка. На первый план вышла давно позабытая дистрофия. Зимой 1918 и 1919 годов во время Гражданской войны Петроград тоже страдал от голода. Тогда, как и в блокаду, люди умирали от истощения прямо на улице. Известный советский врач-патологоанатом Владимир Гаршин во время блокады изучал тела дистрофиков. Ученый отмечал, что органы истощенных ленинградцев уменьшались в несколько раз. Так, сердце здорового человека весит в среднем 300 граммов, истощенного – 150. Это значит, что организм начинал поедать сам себя. С ноября 1941 года алиментарная дистрофия стала главной болезнью города. Больницы были загружены на 170%. Ленинградская блокада стала страшным экспериментом. Врачи были его участниками. Они вместе с пациентами голодали и гибли. Но находясь между жизнью и смертью, продолжали заниматься наукой.
«Александр Осипович Долин разработал методику дробного кормления дистрофиков. Он был прекрасным физиологом и знал, что Иван Петрович Павлов еще говорил, что у голодного человека желудок работает очень интенсивно: в ожидании еды он создает большое нервное напряжение. И для того, чтобы это нервное напряжение снять, лучше всего человека кормить по чуть-чуть, но часто. И вот если обычных раненых кормили в госпитале три раза в день, как положено, то таких дистрофиков кормили 6 раз в день, и это дало очень хорошие результаты», – рассказывает кандидат исторических наук Евгений Юркевич.
С первых месяцев блокады медики понимали – не только истощение, но и авитаминоз будет выкашивать ленинградцев. Один из исследователей Всесоюзного НИИ витаминной промышленности Алексей Беззубов не понаслышке знал, что такое цинга. Из-за нехватки витамина С он сам потерял половину зубов в Первую мировую. Ученый не напрасно опасался коварной болезни, ведь цинга ведет к нервным расстройствам, потере мышечной силы и быстрой утомляемости. Было понятно, что через какое-то время болезнь парализует и гражданское, и военное население города. Тогда Беззубов вместе с коллегами обратился к истории. В России цингу испокон веков лечили хвоей. Еловые лапы в XVIII веке даже продавали в аптеки западной Европы. Мудрые рецепты народной медицины поставили на промышленные рельсы.
«В лесу за Пискаревкой специалисты все того же самого НИИ витаминной промышленности собирали хвойные ветки. Дальше сами ветки отделялись от хвои, хвоя разминалась, заливалась уксусной кислотой или винной кислотой, благо опять-таки этого добра в городе было достаточно много, кондитерские предприятия свой запас имели, соответственно, тут можно было все это дело использовать. И получался такой зеленоватого цвета кисленький напиток, содержащий очень большое количество витамина C. Для того, чтобы поддержать организм, надо было выпить в день 100 граммов», – рассказывает кандидат исторических наук Сергей Кормилицын.
У немцев все было выверено до мелочей. Математические расчеты о том, когда Ленинград вымрет от голода, составлял заместитель интенданта гитлеровской армии профессор Вильгельм Цигельмайер. Он рекомендовал командованию Вермахта не рисковать личным составом. Ведь через месяц блокады город и так превратится в кладбище. Энергетическая ценность блокадного пайка «в смертное время» составляла от 400 до 1000 килокалорий. В среднем организму требуется около 2500 в сутки. Позже, после войны, когда Цигельмайер стал известным диетологом, он удивлялся и называл то, что произошло в блокадном городе, чудом.
«На мой взгляд, очень правильное объяснение, что человек выживал, если у него была мотивация выжить, а не просто желание жить. Жить хочет любое живое существо, но надо жить не просто хотеть. И ленинградцы, те кто выживал, они не просто хотели жить, они хотели жить именно для того, чтобы что-то сделать. У них существовала какая-то цель, какая-то задача, которую они перед собой ставили. И они выживали. Выживали те, кто не ложился, потому что очень распространено ведь было мнение в Ленинграде, особенно в начале блокады, в начале «смертного времени», что для того, чтобы подольше прожить, надо поменьше двигаться. А как раз те, кто поддавался этому, они первыми и умирали», – комментирует Евгений Юркевич.
Врачи блокадного Ленинграда не только как могли поддерживали жизнь в городе, но и помогали рождаться новой. Да-да, и в таких нечеловеческих условиях на свет появлялись дети. Одно из самых частых проявлений дистрофии у женщин – аменорея, прекращение ежемесячных циклических процессов. И тем не менее за годы блокады в Ленинграде появилось на свет без малого 96 тысяч детей. Беременные получали продукты по карточкам рабочих, а за четыре месяца до родов женщинам выдавали дополнительный паек.
«Практически все ленинградские дети, которые выжили, это были дети на искусственном вскармливании, потому что у женщин практически не было молока. Хотя уже есть сведения о том, что в 1943 году начали получать донорское сцеженное молоко для того, чтобы докармливать тех детей, которые пролежали в больницах. Разрабатывали специальные смеси на основе прежде всего соевого молока, на основе смеси соевого и сгущенного молока, старались сделать так, чтобы эти смеси были доступны каждому родившемуся ребенку», – поясняет Анна Волькович.
В марте 1942 года профессор Федор Машанский возглавил Ленгорздравотдел. Он запретил подчиненным приходить на работу небритыми, без галстука и чистого воротничка. Тяжелый блокадный быт, по мнению главного врача Ленинграда, не повод оправдывать безразличие к внешнему виду и работе. Первое, что сделал на новом посту Машанский, по его собственному признанию, установил в городе санитарный террор. Зимой 1941 и 1942 годов замерз водопровод и закрылись все бани. Вши одолевали горожан. Паразиты опасны прежде всего тем, что разносят тяжелое заболевание – сыпной тиф. По распоряжению главного врача в Ленинграде появились дезинфекционные бригады. Граждане обязаны пускать их в квартиры, выдавать вещи и одежду для санобработки. Такие отряды, если им сопротивлялись, имели право вскрывать двери. Тех, кто уклонялся от дезинфекции, ждали штраф или месяц исправительных работ.
«Вошь, которая убивала петроградцев во время Гражданской войны, после революции, она вернулась. В хранящихся в нашем музее дневниках медиков, переживших блокаду, очень часто вспоминается о том, что дистрофики были покрыты вшами. И борьба с педикулезом, и профилактика тифа – это была очень важная задача», – говорит Волькович.
Нацисты делали ставку не только на голод. Они очень сильно рассчитывали на эпидемии. Инфекции могли стать эффективнее и любых авианалетов. Периодически гитлеровцы устраивали бактериологические диверсии – отправляли через линию фронта в город больных сыпным тифом. Так, однажды с оккупированных территорий пришел 14-летний подросток, его поселили в детском доме в одном из районов города. Инфекцию обнаружили не сразу. Тогда вспышка тифа унесла жизни большого количества воспитанников. С этого момента все, кто приходил из-за линии фронта, должны были провести две недели в карантине. Чтобы защитить маленьких ленинградцев от брюшного тифа, профессору Машанскому пришлось нарушить закон. Ведь вакцина от смертельно опасного заболевания не была официально рекомендована детям. На свой страх и риск втайне от московского руководства он распорядился прививать малышей с двух лет. К счастью, эксперимент удался. Опыт блокадного Ленинграда начали применять по всей стране.
«Главный эпидемиолог Балтийского флота профессор Алымов как раз в это самое время, а это февраль, март, апрель 1942 года, проводит опыты на мышах, на истощенных мышах, не на здоровых, а на истощенных, которые заражаются какими-то вот эпидемическими болезнями. Мыши дохнут. Ленинградцы, находящиеся в состоянии дистрофии и в тех же самых условиях, абсолютно благоприятных для заражения эпидемией, не заболевают. Эпидемии в Ленинграде нет, это еще один совершенно необъяснимый факт в истории блокады. Как говорил уже через много лет после войны тот же самый Алымов, кто-то хранил Ленинград и выразительно смотрел вверх», – рассказывает Евгений Юркевич.
Из-за нехватки медикаментов и перевязочного материала врачам постоянно приходилось идти на хитрости. Например, в одном из госпиталей города использовали необычную методику обработки ран. Повреждения кожи обрабатывали дымом. В нем содержится немало веществ, которые убивают многие бактерии. Правда, больные поначалу очень возмущались, что их зачем-то «коптят».
«Когда уже в конце 1941 года возникла проблема с перевязочными материалами, в дело пошел, например, исландский мох и сфагнум, причем исландский мох именно в качестве замены корпии, из сфагнума, поскольку у него бактерицидные свойства достаточно серьезные. Как вы знаете, даже вода из покрытого сфагнумом болота не цветет, не гниет вплоть до того, что, когда отправлялись в дальние плавания куда-нибудь на кораблях, воду набирали из такого болота, чтобы она не испортилось в процессе плавания. Так вот из сфагнума выделяли экстракт, который использовали в качестве дополнительного антисептического средства», – рассказывает Сергей Кормилицын.
В 1943 году в США наладили промышленное производство пенициллина. Двумя годами ранее в Англии сделали первую инъекцию антибиотика полицейскому с заражением крови. В СССР массовый выпуск лекарства начали лишь в 1945 году. Но уже в блокадном Ленинграде спасали от газовой гангрены раненых при артобстрелах и бомбардировках. Идея вырастить свой антибиотик пришла доктору химических наук Семену Ефимовичу Бреслеру. Он трудился в физико-техническом институте. Сам ученый был в эвакуации в Казани. Воплотить теорию в практику исследователь поручил одной из своих сотрудниц – Марине Гликиной.
«За основу берется грибковая плесень. Определенный штамм этого грибка. И вот он ей предложил: найди вот в этом блокадном Ленинграде, где-нибудь из таких химико-фармацевтических институтов, вот такой штамм, приготовь из него культуру, а потом дальше уже попытаемся сделать противогангренозную сыворотку. Самое для меня удивительное, что в блокадном Ленинграде, где и народ-то мало осталось, и не все институты работали, она в институте сельскохозяйственной микробиологии нашла этот нужный штамм, привезла в физтех, вырастила культуру к концу 1941 года. Институт отчитался перед этим комитетом, что у нас есть уже культура, мы можем где-то года за два довести ее до клинических испытаний. В результате к концу 1942 года она прошла испытания и тысячи жизней были спасены. Смертность от гангрены в блокадном Ленинграде была сокращена в два раза», – объясняет академик, член президиума РАН, профессор, главный научный сотрудник ФТИ им. А.Ф. Иоффе Андрей Забродский.
Что можно было взять с истощенного ленинградца? Кажется, подвигом было уже то, что обессиленный человек ходил на работу, вел хоть какой-то быт. Но вот малоизвестный факт: 144 тонны донорской крови и ее компонентов Красная армия получила именно из блокадного Ленинграда. В городе еще в самом начале войны развернулась масштабная агитация: лекции на предприятиях по радио, плакаты на улицах. Когда с октября 1941 года в институте переливания крови стали все чаще появляться доноры с признаками дистрофии, врачи начали спорить, а можно ли у таких людей брать кровь?! Но выхода не было. К тому же, на удивление медиков, оказалось, что состав крови изменился незначительно.
«Ленинградскому фронту неоткуда было получать кровь, только из Ленинграда. Раненым в городских больницах тоже неоткуда было получать кровь. Институт переливания крови и станции переливания крови постарались сделать все, что было возможно для того, чтобы сохранить для тех, кто сдает кровь, хоть минимальное горячее питание. Человек, который сдал кровь, получал немного горячей пищи. Для доноров был специальный магазин, в котором они могли отоваривать донорские карточки. Но не ради этого люди шли. Хотя, конечно, многие женщины сдавали кровь для того, чтобы чуть-чуть больше продуктов получить для своих детей. Но одной из важных причин был патриотический подъем», – рассказывает Анна Волькович.
Заготовка крови в Ленинграде шла безостановочно. Как-то раз в сентябре 1941 в институт переливания никто не пришел. Воздушная тревога в тот день длилась почти сутки. Тогда 150 медиков института сами сдали биоматериал. Ведь план заготовки жизненно необходимой крови для фронта нужно было выполнять, несмотря ни на что. В марте 1942 года врачи столкнулись с еще одной трудностью – у них закончилась тара для хранения крови и ее компонентов. И опять выручила смекалка.
«Стали использовать обычные бутылки из-под водки, из-под вина, из-под молока, никогда такого не было. Начали с банок сначала литровых, пол-литровых, трехлитровых. Потом, когда кончились банки, несмотря на то, что это выглядело совершенно дико, начали по всему городу собирать бутылки все, какие только можно было найти, и хранили кровь и кровезамещающие препараты в бутылках. Причем, те же сотрудники института разработали пробки специально для того, чтобы закупоривать эти бутылки», – говорит Евгений Юркевич.
Оказывается, память о блокаде у современных петербуржцев не только историческая, но и биологическая. Ученые установили – голод, который перенесли ленинградцы, отразился на здоровье их детей и даже внуков. Так что врачи в наши дни продолжают бороться с последствиями истощения военных лет.
Евгений Юркевич рассказывает: «Проблемы с позвоночником, костями, зубами у младенцев проявляются – вот уже у правнуков блокадников, и праправнуков иногда. И еще, наверное, самым наиболее часто встречающимся блокадным «приветом» является гипертоническая болезнь. До сих пор блокадная гипертония, к сожалению, не побеждена, она «путешествует» уже по поколениям нескольким потомков тех, кто пережил блокаду».
«Здесь нас бомбами глушили,
Здесь нас голодом душили,
Только мы с тобой, мой город,
Были все-таки сильней».
(Поэт Михаил Матусовский).
Посмотреть выпуск передачи «Секретные материалы» от 30 января можно также на нашем YouTube-канале.
Смотрите новые серии документального проекта «Секретные материалы» в субботу в 6:45 на телеканале «МИР».